– Вероятно.
– Не сомневаюсь, что вы желали добра своему другу.
– Я считал, что это ему поможет.
– Да, конечно.
Ненависть подступала мне к горлу, как желчь, и я чувствовал не столько злобу, сколько отвращение.
– Не говоря о том, что эта гибель трагична и бессмысленна, она влечет за собой некоторые осложнения. Вы не знаете, у него родственники есть?
– По-моему, нет.
– У тех, кто с деньгами, родственники всегда находятся.
– У него денег не было.
– Но был тейлоровский луг, не заложенный в банке.
– Вот как? Н-да, луг и нора в погребе.
– Итен, я вам говорил, что мы хотим построить аэропорт, который будет обслуживать весь наш округ. Тейлоровский луг совершенно ровный. Если мы не получим его, придется срывать холмы, а эта работа станет в миллионы долларов. Теперь даже если не объявятся наследники, надо будет действовать через суд. На это уйдут месяцы.
– Понятно.
Его прорвало.
– Ничего вам не понятно. Из-за ваших благодеяний этот участок подскочит в цене, к нему и не подступишься. Мне иной раз кажется, что благодетели самые опасные люди на свете.
– Вы, вероятно, правы. Мне пора в лавку.
– Лавка теперь ваша.
– Да, в самом деле! Никак к этому не привыкну. Все забываю.
– Вы не только это забываете. Деньги, которые он от вас получил, принадлежали Мэри. Теперь ей надо проститься с ними. Вы их просто выбросили вон.
– Дэнни любил мою Мэри. Он знал, что деньги ее.
– Слабое утешение.
– Я думаю, что он решил подшутить надо мной. Он дал мне вот это. – Я вынул два листка линованной бумаги из внутреннего кармана пиджака, куда положил их несколько недель назад, зная, что именно при таких обстоятельствах они и будут предъявлены.
Мистер Бейкер расправил листки на стекле, покрывавшем его стол. Он стал читать их, и мускул под правым ухом так у него задрожал, что ухо задергалось. Потом он снова пробежал эти листки, ища, к чему бы придраться. Когда он, сукин сын, поднял на меня глаза, в них был страх. Перед ним сидел человек, о существовании которого он и не подозревал. Ему понадобилась минута, чтобы приспособиться к этому незнакомцу, но он оказался на высоте. И приспособился.
– Сколько вы хотите?
– Пятьдесят один процент.
– Чего?
– Паев в корпорации, или в компании, или что там у вас будет?
– Это смехотворно.
– Вам нужен аэропорт. Единственная подходящая площадка принадлежит мне.
Он тщательно протер очки бумажным носовым платком и снова надел их, но на меня не взглянул. Его глаза ходили по кругу, в котором мне места не было. Наконец он спросил:
– Вы знали, что делали, Итен?
– Да.
– Ну и как вы себя теперь чувствуете?
– Да, вероятно, так же, как чувствовал себя тот, кто явился к нему с бутылкой виски и заставлял его подписать одну бумагу.
– Это он вам сказал?
– Да.
– Он лжец.
– Он и сам этого не отрицал. Он предупреждал меня, чтобы я ему не верил. Может, эти бумаги с каким-нибудь подвохом? – Я легким движением взял со стола две исписанные карандашом помятые страницы и сложил их вдвое.
– Насчет подвоха вы правы, Итен. Эти документы в полном порядке, датированы, засвидетельствованы. Может, он вас ненавидел? Может, подвох в том и состоит, чтобы растлить вас морально?
– Мистер Бейкер, никто из моих родных не поджигал корабля.
– Мы с вами еще поговорим, Итен, мы с вами будем делать дела, делать деньги. На холмах вокруг луга скоро вырастет небольшой городок. Теперь вам непременно придется стать мэром.
– Нет, сэр, не смогу. Столкновение интересов – вещь предосудительная. Несколько человек на своем печальном опыте убеждаются сейчас в этом.
Он вздохнул – вздохнул осторожно, точно боясь потревожить что-то в горле.
Я встал и положил руку на изогнутую кожаную спинку мягкого просительского кресла.
– Вам полегчает, сэр, когда вы притерпитесь к факту, что я не тот симпатичный болван, за которого меня принимают.
– Почему вы не посвятили меня в свои дела?
– Сообщники опасны.
– Значит, вы сознаете, что совершили преступление?
– Нет. Преступление – это то, что совершает кто-то другой. Мне пора открывать лавку, хоть я и хозяин в ней.
Когда мои пальцы коснулись дверной ручки, он негромко сказал:
– Кто донес на Марулло?
– Полагаю, что вы, сэр. – Он взвился с места, но я затворил за собой дверь и вернулся в свою лавку.
Глава XXI
Никто в мире не способен так блеснуть, как моя Мэри, когда надо принять гостей или отпраздновать какое-нибудь торжество. Она переливается всеми огнями, точно бриллиантами и не столько дает что-то празднику от себя, сколько сама от него получает. Глаза у нее искрятся, а улыбающийся рот, готовность рассмеяться подчеркивают, подкрепляют любую, самую убогую шутку. Когда на пороге вечеринки стоит Мэри, все ее участники чувствуют себя и милее и умнее, да так оно и есть на самом деле. И это все, что Мэри дает, а большего от нее и не требуется.
Когда я вернулся на лавки, весь дом Хоули празднично сиял. Гирлянды разноцветных пластмассовых флажков тянулись от люстры к лепному карнизу, опоясывающему стены; маленькие яркие стяги свисали с лестничных перил.
– Ты не поверишь! – крикнула Мэри. – Эллен достала флажки на заправочной станции Стандард-ойл. Джордж Сэндоу одолжил их нам.
– В честь чего это?
– В честь всего. Все чу?дно.
Не знаю, слышала она про Дэнни Тейлора или нет. Может быть, слышала и велела ему уйти. Я-то уж, конечно, не приглашал его на наше торжество, но он ходил взад и вперед около дома. Я знал, что позднее мне придется выйти к нему, но в дом его не позвал.
– Можно подумать, что это Эллен получила награду за сочинение, – сказала Мэри. – Вряд ли она так гордилась бы, если бы сама стала знаменитостью. Полюбуйся, какой она торт испекла. – Торт был высокий, белый, и на нем разноцветными буквами – красная, зеленая, желтая, голубая и розовая – было написано «Герой». – К обеду будет жареная курица с подливкой, соус из потрохов и картофельное пюре.
– Прекрасно, дорогая, прекрасно. А где наша юная знаменитость?
– Знаешь, его тоже будто подменили. Он принимает ванну и к обеду переоденется.
– Какой знаменательный день, сивилла! Того и жди, что мул ожеребится или в небе сверкнет новая комета. Ванна перед обедом. Подумать только.
– А ты не переоденешься? У меня есть бутылка вина, и я думала, может, мы разопьем ее как-то поторжественнее, со спичем, с тостом, хотя мы всего-навсего своей семьей. – Она весь дом взбаламутила своим праздничным настроением. Не успел я оглянуться, как уже сам бежал наверх принять ванну и включиться в общее торжество.
Проходя мимо комнаты Аллена, я постучал в дверь, услышал в ответ мычание и вошел.
Аллен стоял перед зеркалом, ловя там свой профиль с помощью ручного зеркальца. Чем-то черным, может быть, тушью для ресниц, взятой у Мэри, он навел себе черненькие усики, подмазал брови, удлинив их к вискам эдаким сатанинским изломом. Когда я вошел, он улыбался в зеркало цинично-многоопытной, обольстительной улыбкой. И на нем был мой синий галстук-бабочка в горошек. Он ни капельки не смутился, что его застали за таким занятием.
– Репетирую, – сказал он, положив зеркало на стол.
– Сынок, в этой суматохе я, кажется, не успел сказать, что горжусь тобой.
– Н-ну… это только начало.
– Откровенно говоря, я думал, что как писатель ты даже слабее президента. Я и удивлен и рад. Когда ты собираешься прочесть миру свой труд?
– В воскресенье, в четыре тридцать, будут передавать по всем станциям. Придется вылететь в Нью-Йорк. Специальным самолетом.
– А ты хорошо подготовился?
– А-а, справлюсь! Это только начало.
– Всего пятеро на всю страну – и ты один из них!
– Будут работать все станции, – сказал он и кусочком ваты стал удалять усы, причем я с удивлением убедился, что у него полный набор косметики – тушь для ресниц, и кольдкрем, и губная помада.